пятница, 21 февраля 2014 г.

К вопросу о трансформации темпоральности русской культуры в период 1917 – 1940 гг.


Трансформация темпоральности русской культуры в первые послереволюционные десятилетия – проблема, требующая многостороннего подхода и глубокого научного изучения. Важность заявленной проблемы связана сразу с несколькими актуальными для сегодняшней науки задачами. Во-первых, судьба русской культуры в ХХ веке есть вопрос не только не до конца проясненный, но даже и не раскрытый во всей полноте исследовательских задач. Отсутствие серьезного культурологического анализа процессов, происходящих в русской культуре в тот период, ощутимо как в сфере академической науки, так и в вузовском преподавании Истории русской культуры ХХ века.

Второй аспект заявленной проблемы связан с проблемой темпоральности как чувства времени в культуре и как особой характеристики культурной картины мира. Эта проблема частная по отношению к глобальному научному изучению феномена времени, которое в последние десятилетия вызывает большой интерес как в гуманитарных, так и в естественных науках. Возникают и философские, и междисциплинарные общества по изучению времени как одной из ключевых мировоззренческих и научных проблем современности, например, Российский междисциплинарный семинар по культурологии, работающий в МГУ (на базе биологического факультета) и основанный им Web-Институт исследований природы времени.
Но есть и третий аспект большой проблемы. Темпоральность русской культуры, какой она была до упомянутого 1917 года, есть явление, во многом относящееся к культуре традиционной. Все серьезные изменения, которые произошли в русской культурной картине мира вообще, и в темпоральности в частности, после 1917 г. были порождены не только сломом социальной системы, общественно-политического строя, идеологического вектора и прочим, но и не в меньшей степени переходом русской культуры из аграрной в индустриальную волну цивилизационного развития. И когда мы говорим о грандиозных, тектонических сдвигах, происходивших в России в указанный период, достаточно трудно выявить – где здесь революция, а где – индустриализация. Одно очевидно – традиционное для русской культуры чувство времени, переживание своего особенного ритма и темпа претерпело весьма и весьма значительную трансформацию. Некоторые аспекты этой трансформации я и предполагаю осветить в своем докладе.
Темпоральность – переживание времени, его конечности, необратимости, неумолимости – одна из важнейших характеристик картины мира всякой культуры. Более того, темпоральность имеет теснейшую связь с аксиологией культуры – то есть те представления о времени, которые данной культуре свойственны, очень тесно взаимосвязаны с ее важнейшими ценностями. Так, с идеей времени связаны идея судьбы, представление об историческом пути своего народа, о цели существования в мире, о смерти и бессмертии. Отношение к вечности, понимание вечности в культуре, также относящееся к комплексу временных представлений, определяет очень многое в системе ценностей. Темпоральность, понимаемая как переживание времени в культуре, как отношения с временем народной души, определяет и неповторимый темп и ритм существования народа.
Неоднократно было замечено, что темпоральность русской культуры отличается особым характером: говорят о дискретности, неравномерности развития русской культуры во  времени и т. д. (В.О. Ключевский, Г.В. Флоровский, Н.А. Бердяев и др.)[1] Однако, если и можно согласиться с концепцией этаких рывков, скачков и разрывов в развитии русской цивилизации, то отнести это нужно, скорее, к историческому времени. Что же касается времени социального и темпоральности локального уровня, то они все-таки достаточно ритмичны, организованны. Основа русского чувства времени - в мироощущении земледельца-славянина; стремление упорядочить хаос существования, ощутить ритм и стройность в жизни природы и устроить свое бытие согласно этому ритму веками непреложно сохранялось и в жизни русского крестьянина. Для русского мироощущения характерна органичная связь с природными ритмами, цикличность восприятия времени, взаимодействие с рекой времени через ритуал и принадлежность роду. Притча о дедушке, садившем яблоню, плоды с которой будут есть внуки, очень просто иллюстрирует ощущение бесконечности бытия, даруемое именно этой принадлежностью к роду, общине. И вот на эту почву органично легло христианское мировоззрение и сформировался  удивительный и законченный в полноте восприятия мира календарь – поистине памятник русской культуры. Уникальность его как раз в соединении земледельческой циклической и христианской линейной моделей времени.
Благодаря этому соединению, земледельческий годовой круг дополняется богослужебными – годичным, седмичным, суточным; в картине мира формируется историческая перспектива – так называемая «стрела времени». Неотъемлемой и сокровенной составляющей русской традиционной темпоральности становится литургическое время, временная ось, совмещающая прошлое, настоящее и будущее, и соединяющая человеческое время и божественную вечность.
Структура традиционной русской темпоральности достаточно сложна, она, несомненно, содержит в себе и древние, мифологические архетипы, и более поздние формы, однако ее анализ не входит в задачи доклада. Единственное, что хотелось бы отметить -  происходящее в переходную эпоху разрушение картины мира обнажает, выводит на поверхность наиболее древние, архетипичные представления, в том числе представления о времени и пространстве. Такого рода «обнажившиеся» в первые послереволюционные годы архетипичные представления о времени мы можем обнаружить, в частности, в прозе Андрея Платонова.
Кроме того, переходная историческая эпоха часто сопровождается  апокалиптическими переживаниями. Если говорить о революционных и первых послереволюционных годах, то ощущение того, что «времени больше не будет», проявлялось очень, очень во многом. По-видимому, это связано с истончением временной ткани, разрушением сложившихся размеренных ритмов и изменением темпов различных социальных процессов. Еще сильнее проявляется отмеченная исследователями (Н.А. Хренов, Д.Г. Горин) неравномерность развития русской культуры, проявляющаяся как сосуществование «быстрых» и «медленных» структур в едином культурном поле. Какие-то изменения начинают происходить с невероятной быстротой, а какие-то процессы, кажется, совершенно прекращаются, останавливаются.  Вот это  ощущение временного коллапса, «схлапывания» времени, «апокалиптического свитка» очень выразительно передал Иван Сергеевич Шмелев в своей книге «Солнце мертвых». Это художественный текст, но если обратиться к документальным свидетельствам эпохи, то мы можем отметить довольно яркое чувство конца времени и в письмах людей образованных, и в письмах и реакциях крестьян, рабочих и вообще людей всех сословий.
Таким образом, трансформация темпоральности  русской культуры происходит в первые послереволюционные десятилетия как неизбежная реакция культуры на происходящую катастрофу. Но нельзя не заметить, что в рассматриваемый период новой властью было предпринято огромное количество преднамеренных действий, целью которых было разрушение традиционного чувства времени. И это еще раз подтверждает тезис о тесной связи ценностного и временного аспектов культуры. Именно стремление радикально изменить ценностные ориентиры русской культуры было причиной реформ времени, происходивших в русской культуре в первые советские десятилетия (кстати, также как и в предшествующие переходные эпохи, например, в царствование Петра 1). В рамках доклада возможно лишь кратко охарактеризовать основные направления, по которым шло разрушение старого временного уклада,  и формировались новые временные формы.
Во-первых, это десакрализация времени. Уничтожение Русской Православной церкви, разрушение храмов и истребление священно- и церковнослужителей,  сопровождалось мощной антирелигиозной пропагандой и попытками подменить временные (так же как и пространственные) центры церковной жизни революционными, придав последним практически сакральный характер. Так, место Соборной площади Кремля, пространственного центра, «сердца» России, было занято Красной, бывшей торговой площадью, ставшей местом захоронения большевистских деятелей; на смену Пасхе, временному центру православного года, был назначен Первомай; категорически запрещенное празднование Рождества подменили мирским Новым годом; а дни, персонифицированные именами святых, были заменены днями памяти революционных героев. Заметим, что эта грандиозная работа не увенчалась полным успехом, так как в толще культуры длительное время сохранялись традиционные пространственные, и, в большей мере, традиционные временные ориентиры. Причем, будучи в основном прикровенными, они все-таки проявлялись и в массовой советской культуре. Вот лишь один пример: в знаменитом фильме 1941 года «Свинарка и пастух» предметом спора, имеющего большое значение в сюжете, является свадьба, которую нужно сыграть «к Петрову дню». И хотя автором обещания является персонаж отрицательный, лентяй, упоминание «Петрова дня» (День св. первоверховных апостолов Петра и Павла, 29 июня старого стиля) повторяется неоднократно и звучит вполне органично в стилевом единстве с платками крестьянок и элементами традиционной свадьбы, показанной в фильме.
Особое значение в процессе десакрализации темпоральности русской культуры имел переход на григорианский календарь, оторвавший гражданское время от времени церковного. В «Декрете о введении в Российской республике западноевропейского календаря» от 26 января 1918 года цель перехода на иной календарь была сформулирована следующим образом:  «установление в России одинакового почти со всеми культурными народами исчисления времени». Эта формулировка недвусмысленно подчеркивает бесспорную для  новой власти дремучесть и отсталость русского календаря; замечательно в своей непосредственности и слово «почти». Однако переход на григорианский календарь был достаточно умеренным шагом, по сравнению с идеями введения собственного летосчисления. Показательно, что на передовой борьбы с традиционным календарем был Союз воинствующих безбожников и лично Емельян Ярославский, многократно призывавший к новому летоисчислению – с первого года пролетарской революции, и к употреблению словосочетания «наша эра», «чтобы не говорить об эре христианской» (Речь на II съезде безбожников).
Вторым направлением трансформации темпоральности русской культуры было  разрушение церковно-земеледельческого календаря. Очевидно, что это разрушение шло одновременно с уничтожением русского крестьянства, а следовательно и разрушением традиционного фундамента русской культуры вообще. Здесь с одной стороны проявилась основная идеологическая цель большевиков – создание абсолютно новой пролетарской культуры, которой старая аксиология не просто была не нужна, она ей мешала. С другой стороны, в разрушении крестьянской картины мира обнаружилась уже знакомая нашей истории модернизаторская тенденция. По словам Д.Г. Горина, исследователя динамики российской цивилизации, «со времен Петра 1 практика модернизации осуществлялась в России преимущественно в вестернизаторском варианте… Хронотоп такого варианта модернизации (так же как хронотоп глобализации) основан на абсолютизации линейного времени»[2]. Заметим, что отвергаемое модернизаторами циклическое время крестьянского труда не является замкнутым, лишенным развития. Напротив, как замечательно выразился М.М. Бахтин, «это время коллективной трудовой заботы о будущем: сеют в будущее, спаривают и совокупляют для будущего. Все трудовые процессы устремлены вперед»[3]. Но крестьянское время не революционное, оно не допускает насильственного ускорения, резкого изменения, оно чутко настроено в лад с живым, с жизненными потоками, которые невозможно стандартизировать или подчинить человеческой воле.
Между тем, именно идея подчинения времени, его усмирения, «взнуздывания» («Время, вперед!») является одной из наиболее ярких в идеологических и пропагандистских документах той эпохи. Это третье из выделенных нами направлений трансформации. В качестве практических шагов советской власти можно назвать изменение суточных ритмов, в частности, введение так называемого «декретного времени», опережающего поясное на один час. Изменение суточного ритма было так важно для большевиков, что впервые вопрос о передвижке часов обсуждался на заседании Совнаркома по инициативе Троцкого 16 ноября 1917 г., то есть буквально в первые дни советской власти. Кроме того, практически до 1940 года продолжалось введение новых ритмических формул времени – например, введение «непрерывного календарного графика»[4], предписывавшего 5-тидневную рабочую неделю с разными днями отдыха у работающего населения, разделенного на 5 групп (то есть выходной мог оказаться в любое число и в любой день старой, семидневной недели, при этом чаще всего выходные не совпадали у работающих членов одной семьи). «Непрерывка» способствовала решению сразу нескольких задач, поставленных большевиками в первое десятилетие их власти – разрушению религиозной картины мира (отмена воскресного дня и церковных праздников) и разрушению традиционной семьи.
Страшная путаница с разноцветным календарем (а у каждой из 5 групп рабочих был свой цвет в календаре) вынудила пойти на новую реформу – введение 6-тидневного календаря. Выходными «назначались» 6, 12, 18, 24 и 30 дни каждого месяца. 31 – «сверхмесячный день» - был рабочим и оплачивался особо. Как видим, по-прежнему, воскресные дни отсутствуют в календаре. И только 26 июня 1940 года Президиум Верховного Совета СССР издал указ «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю», вернувший в жизнь советского человека тот самый седьмой день - воскресный. При этом истинный смысл воскресенья – дня, который необходимо «отдать Богу», в который принято всей семьей бывать на литургии в храме, для большинства населения уже не восстановился.
Формирование представления о возможности «обуздать» стихию времени, достичь полного контроля над временем, нашла воплощение в идее научной организации труда. Не только пятилетние производственные планы, но и стремление максимально рационализировать трудовые процессы были проявлением «борьбы за время». Особенно ярко это отразилось в советской культуре 20-х годов, когда была создана самая массовая общественная организация в стране – лига «Время» (с 1924 – Время «НОТ», позже – лига «НОТ»), почетный председатель – В.И. Ленин. Десятки тысяч членов организации по всей стране, издание журналов и брошюр, многочисленные статьи и выступления на тему учета, распределения и планирования времени, его экономии, попытка ввести «индивидуальные хронокарты»[5], рассчитать бюджеты времени[6] - все эти усилия, на каком-то отрезке времени способствовавшие улучшению организации труда, в итоге не привели к формированию новой темпоральной культуры.
Очень важным аспектом трансформации временных представлений в русской культуре советского периода было намеренное искажение образа прошлого, хранимого коллективным сознанием народа. Прошлое жестко вгонялось в рамки классового антагонизма, наиболее значимые для национального самосознания имена и события искажались или совсем изгонялись из переписываемой наново истории. Не менее травматичным было и разрушение «живой хронологии» (Л.Н. Гумилев) – обозначения событий, происходящих в рамках жизни одного поколения, и вынужденное забвение семейных преданий, и прекращение бытования исторических фольклорных жанров – все это разрушало живой образ истории, свойственный русской культуре. Забвению истории в культуре 20-х годов способствовал перенос темпорального акцента, свойственного русской традиционной картине мира,  с прошлого – на будущее. Яркий футурологический характер массовой советской культуры  отвлекал от тягот настоящего и способствовал забвению прошлого – а именно это и требовалось от строителя коммунизма.
Таким образом, даже краткий обзор основных реформ времени, проводимых советским правительством в 1917-1941 годах, показывает, насколько большое значение придавалось новой властью изменению темпоральности традиционной русской культуры. Поистине революционный подход ко времени имел своей конечной целью полное изменение картины мира русской культуры. Однако создать новую темпоральную культуру реформаторам не удалось, как не удалось и сформировать целостное мировидение у советского человека. Формирование образа и чувства времени в культуре есть процесс органичный, сокровенный, постепенный и медленный, и как все созидательные процессы требует длительного накопления духовного опыта народа. Насильственные и внешние директивы и постановления способны лишь разрушить достигаемую веками цельность.




[1] См. например у Флоровского: «История русской культуры, вся в перебоях, в приступах, в отречениях или увлечениях, разочарованиях, изменах, разрывах. Всего меньше в ней непосредственной цельности. Русская историческая ткань так странно спутана и вся точно перемята и оборвана». (Флоровский Г. Пути русского богословия. Киев, 1991. С.500)
[2] Горин Д.Г.  Пространство и время в динамике российской цивилизации. М., 2003. С. 131
[3] Бахтин М.М. Эпос и роман. СПб., 2000 С. 139.
[4] Постановление СНК СССР «О переходе на непрерывное производство в предприятиях и учреждениях СССР» от 26  августа 1929 г.
[5] Хронокарта - карточка, в которой в течении дня каждый рабочий должен был отмечать, чем и сколько времени он занимался (производительный, не производительный труд, сон, самообслуживание и проч) и качественно оценивать потраченное время – полезно/бесполезно.
[6] Бюджеты времени - социологические данные о распределении временного ресурса в различных социальных группах.


Н.В. Карташева

Комментариев нет:

Отправить комментарий