Еще на Кубани, теплыми
вечерами, когда пахло сожженным кизяком, душистым, свежеиспеченным
хлебом и закипающим вареньем, которое в изобилии и изысканном разнообразии
варилось каждой казачкой на зависть соседке, мы с семьей, после трудового дня
могли, присев на еще теплой земле на берегу тяжелой, мирной реки, семейно обуютиться. Мама обязательно что то
делала вязала или распарывала и что то перешивала, сестра возилась со мной,
утихомиривая и заставляя прислушиваться к отцу. Отец же либо что то читал
вслух, либо рассказывал. Я, конечно, еще не понимал смысла его рассказов, но
сама атмосфера семейного мира и тихого,
будто успокаивающего мерного голоса отца уже не распаляли на забавы и желание
выразиться в движениях, а понуждали к молчанию и детскому счастливому
покою. Когда отец что - то рассказывал,
он вносил в рассказ тепло своей влюбленности в предмет рассказа и все, о чем он
говорил было наполнено какой- то силой желания заразить слушателей его
влюбленностью. Это было всегда, когда он говорил, поэтому мне кажется, что я
всю жизнь, прямо с грудного младенчества наполнялся такой влюбленностью во все,
о чем говорилось и во все, что знаешь и видишь вокруг. Чаще всего он говорил о
святынях, которые создали великие художники творцы и которые сейчас существуют,
как передатчики веры, любви, одухотворенности и красоты всем, всем окружающим,
всему человечеству. Колизей и разрушенный Иерусалим, Храмы Святой Софии в
Константинополе и Киеве, ленинградские дворцы и Исаакий, Храм святого Петра в
Венеции и, конечно московский Кремль с его соборами, дворцами и монастырями.
Чудов монастырь, летописец Пимен, коронации Дома Романовых, Вознесенский
монастырь, Дмитрий Донской, его верная
жена, княгиня Евдокия, основательница монастыря, ныне центра русского
несравненного рукоделия, Храм Христа Спасителя, Страстной монастырь...
Такие согревающие соединения семьи с кубанской
обработанной землей, храмом, сытой
мирной Кубанью, среди мускулистых и мозолистых казацких
дружных полков были нечасты. Тем более они не просто помнились. Они врезались в
память навсегда. И в результате для меня София Киевская, Новый Афон,
Петропавловский собор или Страстной монастырь стали светящимися островками в
неизвестном, таком чужом, крикливом, плакатном новом мире. И я, мальчишка, а
потом подросток, ждал момента, когда отец покажет мне что- то из этих сокровищ.