Борис Алексеев. Кое-что

Первое июня

Сегодня самое первое, самое маленькое июня - День защиты детей! Праздник в прошлом сентиментально-торжественный и по-летнему игривый, а ныне забытый совершенно и государством, и его взрослыми представителями. То ли детей не стало, то ли мы, растеряв российское прошлое, перестали думать о российском будущем? А может, что-то невзрачное, как похмелье, опутало житейские тяготы первого летнего дня? Так или иначе, нет детского праздника на Руси в 21-ом веке. Видимо, не нужны цветные мелки юным корифеям, с трёх лет свободно редактирующим мамину фотографию в последней версии ещё не русифицированной программы "Paint". Так решили родители.

...В далёкой, очень серьёзной российской воинской части (с лётно-десантным уклоном) на территории неба, подконтрольной оперативной службе ПВО, 1-ого июня выдалась дивная космическая амброзия. Солнце солировало!
Перед зданием гарнизонного клуба собрались счастливые нарядные мамы (вы же понимаете – в таких частях служат только контрактники, и живут они не в казармах, а семейно в гарнизонном городке). Мамы, как цветущие ветви розария, возвышались над суетливым муравейником малышей, пересчитать которых не представлялось никакой арифметической возможности. Играла музыка. Женщины-организаторы изобретали немыслимые соревнования для смышлёных, смешных и милейших карапузов. Кто-то прыгал через верёвочку, кто-то рисовал мелками на асфальте, кто-то картавил в микрофон – веселились все!

Глядя на  праздник будущей осмысленной жизни, я невольно представлял, что каждую минуту этот человеческий рай может вздрогнуть от рёва гарнизонной тревоги. Огромные папы с ружьями и гранатами, на глазах притихших от ужаса карапузов, побегут на огневые точки, не успев даже попрощаться с мамами и любимыми крохами. А мамы, обняв малышей, бросив на асфальт сумки с переодеванием, коляски и апельсины, помчатся, как сполохи вихря, в бомбоубежище, о котором им столько раз говорили заботливые папы…

Да продлит Бог мгновения земного рая! Может быть, тогда мы наконец забудем, как выглядит земноводное пресмыкающееся зло. А наши души лёгкие, как пепелы*, поднимутся в небо над всеми гарнизонными ПВО и полетят в будущий день «на разведку» всеобщего личного счастья!

*пепела - бабочка (груз.)

Кыргыз - road

Часть 1.

Чуйская долина. Огромное озеро земли, с остроконечными берегами снеговиков Тянь-Шаня. Райская обитель человека-земледельца и скотовода...

Полуразрушенная подвеска вытряхивала из нас чувство брезгливости к мелькавшему за окнами старенького Фольксвагена пространству неухоженного самостроя и торговых павильонов "а ля Америка".  Унылый видеоряд напоминал скорее ломаные картонные пазлы, чем помещения, созданные человеком для какой-либо разумной цели. Клубы дорожной пыли не позволяли открыть в салоне окна, а палящее киргизское солнце, обнаружив отсутствие кондиционера, выжигало автомобиль изнутри вместе со всем его содержимым. Так жарят в мангале мясо, завернув его предварительно в металлическую фольгу, чтобы не потерять сок.
- Господи, когда же всё это кончится? - жена прикрыла лицо руками.
"Н-да, презентация отдыха в Киргизии прошла "удачно", - подумал я, глядя в наливной затылок молодого кыргыза - водителя, который как ни в чём ни бывало, крутил авторадио в поисках шансона.

Наш путь лежал из столичного аэропорта "Манас" в горы, на побережье главной природной  жемчужины киргизского края - горного озера Иссяк-Куль. О том, что Иссяк-Куль - место волшебное, мы наслышаны были вполне. Долго откладывали поездку, накапливая любопытство. И в один прекрасный день, побросав житейские дела и тяжбы, таки улетели в Киргизию.
Кыргызстан, как теперь гордо величают свою родину бывшие советские граждане, оказался страной в целом гостеприимной, не смотря на то, что многие русские покинули эту землю, не одолев проснувшегося в киргизах национального самосознания. Киргиз прост, наивен, в  меру подозрителен и, как всякий малый народ (хотя таковым ни один кыргыз себя не считает), самолюбив и социально раним. Показать перед русским своё превосходство в чём-либо, для киргиза - нежнейшая радость. На все достижения цивилизации (города, аэродромы, сельхоз техника) киргиз заносчиво глядит поверх гривы своей длинноногой лошади, цокает языком и размышляет так: "Молодец я, кыргыз, сколько имею, сколько умею!.." То, что, благодаря русской национальной политике, в столичном Бишкеке имеется оперный театр, монументальный центр города, современный цирк и проч. киргиза не напрягает совершенно. Он искренне считает себя источником социального блага потому, что у него есть кобыла, отара овец и плетёный дом круглого типа, который защищает от ветра и его самого, и его семью, и всю киргизскую цивилизацию. Примерно также рассуждают и прибалты. Разница в том, что киргиз действительно так считает, а прибалт лукавит, закрывая на собственную неправду глаза.

Позже мы узнали, что из Манаса на Иссяк-Куль ведёт вполне сносная объездная дорога. Почему водила отправился в предгорье через городок с названием Кант, так и осталось для нас загадкой. Этот "маленький киргизский каприз" провалил стартовое знакомство с Тянь-Шанем, зато обозначил нижайшую отправную точку, в сравнении с которой любое отличие - благо.
Действительно, миновав Кант, мы через пару селений оказались в полях предгорья и вдохнули чарующий аромат альпийских лугов, струящийся с гор в долину. Снеговики, которые на протяжении всей дороги более походили на мираж, чем на действительность, теперь стояли перед нами, как исполины. С высоты своих снежных вершин они вглядывались в крохотных путников, посмевших приблизиться к подножию.
Мы остановили машину. Глубокий внутренний восторг пьянил нас.
- Господи, какая красота! - жена взмахнула руками и, как птица, сделала несколько быстрых шагов, упреждая полёт.
- Э-э, это что. Вот въедем в горы, там точно летать захочешь! - рассмеялся водила, обнажая девственную фиксу, явно не тронутую дантистом.
- Так едем же! - воскликнула жена, прильнув к видоискателю фотоаппарата…

Часть 2.

Покатые спины альпийских лугов с каждым резким поворотом горного серпантина вспенивались и оседали по сторонам ущелья. Через час езды мы остановили машину у небольшого хозяйства. Новенькая  юрта, как невеста, трепетала на ветру красным расшитым полотном, укреплённым вместо двери. Неопределённых лет киргизская женщина возилась с корзинами возле скотника.
- …Какая прелесть!.. – я проследил взгляд разомлевшей от восторга жены и обнаружил выводок маленьких жеребят, упрятанных в крытый полуразвалившийся загон. На длинных хрупких ножках покачивалось восемь крохотных тельц с крупными, почти взрослыми головами. Жеребята были настолько милы, что у меня перехватило от восторга дыхание!
- Можно, я к ним подойду? – попросила жена хозяйку.
- А то, иди, милая, - ответила киргизка по-русски почти без акцента.
Жена, как птица, «спорхнула с рук» и в мгновение очутилась перед загоном. Жеребята, не привыкшие к стремительности окружающего мира, сгрудились в комок, напоминающий испуганную "сороконожку". Жена протянула руку сквозь прутья загона и попробовала дотронуться до ближайшего жеребёнка. Тот потешно мотнул головой и рассерженно ударил копытцем о землю.
- Ого! Какие мы грозные! – улыбнулась жена и вопросительно поглядела в сторону хозяйки.
- Постой спокойно, они привыкнут, - ответила женщина, - ты добрая, лошади это понимают.
Действительно, не прошло минуты, как тот же «сердитый» малыш боднул ворсистым лобиком раскрытую ладонь жены, требуя ласку. Жеребята оживились и, расталкивая друг друга, вытянули  мордочки, полные любопытства. Я хотел прокомментировать это событие, но жена свободной рукой подала умоляющий знак и остановила меня на полуслове.
Тем временем двое мужчин стали загонять табун лошадей на ферму. Лошади не хотели слушаться, разбегались, перепрыгивали плетёные тыны, но уверенные крики людей с одной стороны и жалобные "детские голоса" с другой, всё же заставили строптивых мам приблизиться к загону, где на них накинули упряж и по очереди повели на дойку. Когда закончилась дойка последней кобылы, выпустили жеребят. Мамы чинно разобрали своих детёнышей и подпустили к сосцам. К одной лошади присосались сразу два малыша. Я спросил у киргиза, почему так? «Э-э, - ответил он и показал рукой в сторону реки, бегущей в низине ущелья, - видишь?» И правда, на другом берегу, в зарослях камыша бродила рослая пегая кобылица. Она, как цапля, перебирала длинными ногами заросли травы, не реагируя на призывные крики погонщиков.
- Ах, ты, мама, мама! – вздохнула жена и, повернувшись к хозяйке, спросила, - выходит, её детёныша кормит другая?   
- Да, милая. Брошенного кормит первая, которая ближе, так у них заведено. У людей бы так! – улыбнулась киргизка.
Но вот кормление окончилось, и табун в полном составе чинно стал спускаться к реке. Трудно словами передать восторг и трепетание наших душ при созерцании каждого шага этих удивительных животных.
Гривы вздрагивали в такт плавному скольжению тел; морды, одинаково развёрнутые в профиль, напоминали графику колесниц на греческих вазах. Мы чувствовали, как призывное ржание спутанного у воды жеребца извлекает из нас что-то глубокое и манит вслед царственным кобылицам…

Нет-нет, пора в путь! Отведав сладкого парного молока и купив баклажку настоящего кумыса, мы отправляемся дальше.
- Благодарю за кумыс, - я прощаюсь с хозяином дома.
- Кымыз – так правильно! – отвечает он и поднимает правую руку ладонью вверх, осязая незримой энергией гор нашу будущую дорогу.

Великая Суббота

Мы поднимались на вершину Пасхальной радости по крутым ступеням Страстной недели. На последнем подъёме, который церковный народ с незапамятных времён величает Великой Субботой, жена достала из холодильника несколько десятков крашенных Четверговых яиц «имплантировала» искусственные цветы в творожные Пасхальные массы  и строго сказала, глядя мне в затылок: «Нам пора!»
Я повернул голову и приготовился слушать.
- Возьми эти две корзины, я возьму остальное.
Мы вышли из дома и аккуратно, стараясь "не расплескать" содержимое крытых платочками корзин, направились к храму.

... У входа в храм было уже не протолкнуться. Углядев пару свободных дециметром, не заставленных Пасхальными приношениями, мы стали пробираться сквозь плотную массу прихожан в конец огромной столешницы, выполненной в стиле "модерн" из разновеликой канцелярской мебели. «Одни женщины!» - улыбнулся я, отметив мягкое шуршание текстильных оборок о церковную утварь.
Женщина – особый тип человека. Филигранно тонкая в реакциях на изменения окружающей среды, она легко считывается психологически. Кто ходит в церковь по зову  души, кто пришёл на праздник по коренному влечению русского человека, а кто пришёл просто на очередную ярмарку впечатлений, отгадать не трудно.  Я представил себе Бога в образе огромного Младенца, которого женщины совместно держат на руках. Одна кариатида светится счастьем, и зеленоватый елей, как таинственный рентген, струится от Младенца вниз по её рукам, высвечивая в полумраке храма статную фигуру богомолки. Другая - удивлённо оглядывает происходящее и фотографирует на память нечаянную радость, посетившую её будничное бытие. А третья перебирает с подружкой странные длиннополые наряды женщин, их немодные головные уборы и пучки волос, аккуратно перехваченные простыми льняными платочками. И ещё много того, что редко увидишь в городской толчее и на светских раутах.
Но вот над многометровой столешницей, как ветер, промчался вздох любопытства. Из северных диаконских врат иконостаса вышел священник и с ним дьякон. Дьякон держал на руках чашу со святой водой, кропило и едва поспевал за батюшкой, рассекающим толпу прихожан, как «вафельный ледокол», почти не касаясь "хрупкими" краями мантии плотной человеческой массы.
Все стали торопливо зажигать красные пасхальные свечки. Батюшка отчитал молитву и пошёл по рядам, осыпая лица прихожан и Пасхальные угощения крупицами драгоценной святости. Капли святой влаги ливнем падали на головы и груди женщин, вздрагивающих при каждом взмахе кропила. Улыбки счастья, как солнечные зайчики, резвились над Пасхальным столом, и невозможно было различить: кто пришёл в церковь по зову души, кто на праздник, а кто просто потому, что шли другие.
Оказалось-то, человеческие различия... несущественны!