Заслуженная награда
24 апреля 2015 года Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям РФ подвело итоги XI Всероссийского конкурса региональной и краеведческой литературы «Малая Родина». Конкурс организуется ежегодно, начиная с 2005 года, для поощрения наиболее интересных исследований и творческих работ в области краеведения. В 2015 году на конкурс было представлено более 400 изданий от 119 издательств 65 регионов Российской Федерации.
Среди финалистов конкурса оказалась новая работа профессора Валерия Анатольевича Любартовича – мемуарная книга «Дом на Первой Мещанской, в начале…» (М. 2014 г.). В.А.Любартович был награжден за свое художественно-документальное произведение дипломом номинанта. Мы поздравляем Валерия Анатольевича – известного историка Москвы, и, в частности, Басманного района и собора Богоявления в Елохове – с признанием его заслуг в краеведении авторитетным жюри XI Всероссийского конкурса «Малая Родина».
С разрешения В.А.Любартовича мы предлагаем вниманию посетителей нашего сайта фрагмент текста одной из глав книги «Дом на Первой Мещанской, в начале…», вышедшей в свет в Издательском доме ТОНЧУ.
В.А.Любартович
Дом на Первой Мещанской, в начале… Улица моего детства в 1950-х гг.
Глава I. Дом
Одним из многих поводов к написанию этого
раздела воспоминаний стало давнее стихотворение поэта–москвича Е.А.Евтушенко
«Старый дом», которое как-то попалось мне в его поэтическом сборнике:
Старый дом на Четвертой Мещанской,
где я сроду не видел мещан,
ты в эпохе не стал умещаться –
видно, чем-нибудь ей помешал.
<…>
Старый дом на Четвертой Мещанской
ты отрезан от нас, как ломоть,
но приходим с тобой попрощаться,
мы – твоя нераздельная плоть.
Мы полны ощущения слома –
Детства нет. Под глазами мешки.
Старый дом, ты сказал бы хоть слово
Смертным детям бессмертной Москвы.*
Проникновенное описание моим земляком с Мещанских улиц Евгением Евтушенко прощания
со здешним старым домом, обреченным на слом,
побудило меня заняться историей
родных мест. По счастью, в отличие от многих зданий Второй, Третьей, Четвертой
Мещанских улиц, почти все ценные в архитектурно-историческом значении дома
начала Первой Мещанской, на протяжении её первого километра сохранились
неплохо. Правда, долгое время над всей застройкой четной стороны от Садового
кольца до Грохольского переулка нависала давно запланированная градостроителями
опасность полного исчезновения при расширении этого участка проспекта Мира.
Сейчас, когда от планов радикальной реконструкции квартала, кажется,
отказались, все эти здания
------------------------
* Евтушенко Е.А. Отцовский слух. М., 1975. С.
118-120.
дореволюционного времени – и
отреставрированные, и ожидающие своего
восстановления в прежней красе - являют
собой редкие образцы городской застройки XVIII - начала ХХ в.
С 1922 года «родовым гнездом»
моей семьи служила коммунальная квартира в одном из строений домовладения № 14
по Первой Мещанской улице. После переименования улицы в проспект Мира в 1957
году была изменена уличная нумерация, дом получил новый номер - № 12, и
остается под этим обозначением и по сей день.
Помнится, что многим обитателям нашего дома
было известно, что мы жили в историческом месте – усадьбе знаменитого
сподвижника Петра I Якова Брюса. О происхождении этих
распространенных в то время сведений я могу только догадываться. Думаю, что появление
такой информации связано с проведением в 1925 году комиссией «Старая Москва»
обследования домовладений на четной стороне улицы. Ученых тогда заинтересовала
появившаяся в среде историков Москвы гипотеза о том, что Я.Брюс мог жить
неподалеку от Сухаревой башни, где-то напротив храма свв. Адриана и Наталии,
стоявшего до 1936 года на месте нынешнего пустыря между домами № 11 и 13. Тогда
исследователи пришли к выводу, что домом Брюса могло быть и старинное строение
на территории домовладения № 14.* В подвале
этого старого двухэтажного дома было обнаружено замурованное начало подземного
хода в сторону Сухаревой башни, находившейся до 1934 года на Большой
Сухаревской площади, между улицами Сретенкой и Первой Мещанской. Журналистские
публикации об этих находках краеведов могли появиться в городской прессе и,
конечно же, запомниться жителям дома. Но, насколько мне известно, среди
москвоведов существует также версия о том, что дом Я.Брюса находился немного
далее по той же стороне улицы, у её пересечения с Грохольским переулком.
«Брюсова усадьба» в дни моего детства
представляла собой комплекс из четырех кирпичных жилых строений – главного
дома, двух флигелей и каретного сарая. Главный дом (строение 2) являл собой
пример развития палат слободского двора XVII века. Старейшей частью этого здания
является конгломерат из двух одноэтажных
палат, расположенных над глубоким
---------------------
* Протокол № 84/254 заседания ученой комиссии «Старая Москва»
при ГИМе от 10 декабря 1925 года . Отдел рукописей РГБ, ф. 177 «Московское
областное бюро краеведения».
подвалом с массивными каменными сводами. В
первой половине XVIII века одноэтажные палаты были надстроены вторым этажом.
Реставрационные работы 1989-1992 гг. выявили под наслоениями позднейшей
штукатурки
архитектурные детали,
характерные для гражданских построек конца XVII
- начала XVIII в. Так, на северном и южном фасадах дома были раскрыты фрагменты карнизов, остатки срубленных
фигурных наличников, белокаменные детали декора. После окончания реставрации дома
все вновь обнаруженные детали остались незаштукатуренными и доступными для обозрения
на фасадах.*
В начале XIX столетия строение 2 приобрело черты
архитектуры классицизма. Парадный южный фасад выходил на репрезентативный двор,
обрамленный одноэтажными зданиями служб. Фасад украшали немногочисленные лепные
детали, фронтон с полуциркульным окном, руст с замковыми камнями. Окна отмечены
карнизами на консолях и рельефными фризами.
В 1873 году западный уличный фасад дома
был перестроен в стиле архитектурной эклектики второй половины XIX века. До настоящего времени этот фасад венчает парапет сложного криволинейного
очертания. В конце XIX века, в результате перепланировки на втором этаже были
устроены две большие квартиры № 11 и 12
с лестницами парадного (южного) и
черного (северного) входов. Квартира № 10 на первом этаже имела вход от
восточного фасада строения № 2.
Я хорошо помню старинную лестницу с чугунным обрамлением, которая вела к
квартирам второго этажа этого дома, где мы часто играли детьми. В подвале этого
дома на рубеже 1940-1950-х гг. был склад цеха трикотажного производства,
размещавшегося в том же дворе, в каретном сарае усадьбы, за глухим деревянным
забором. Затем подвал использовался под склад розничной торговли мороженым. Из
подвала в течение дня периодически поднимали картонные коробки с мороженым в стаканчиках
и брикетах, усыпанные «сухим льдом» (твердой углекислотой), и развозили по
торговым точкам.
----------------------------------
* Историко-архитектурное обследование центра Москвы.
Дзержинский район, квартал № 31, В 2-х тт. Автор - архитектор И.Крылова.
Рукопись. 1989 г. Центр научной документации Москомнаследия.
Двор перед южным фасадом представлял
собой пыльное пространство, частично замощенное булыжником, но перед окнами
квартиры первого этажа был устроен небольшой палисадник с кустами акации и
вербы. Двор был отделен от улицы двухэтажным флигелем (строение 3) с
металлическими решетчатыми воротами. Створки ворот, на которых, как на
каруселях, любила кататься детвора, на ночь запирались на цепь с замком. Первый
этаж дворового флигеля был занят проектно-строительной конторой «Гипрохолод»,
второй этаж был отведен под жилые
помещения, имевшие вход по деревянной лестнице со двора.
В бывшем каретном сарае в 1940-1950-х гг.
находилась трикотажная фабрика Управления местной промышленности
Мосгорисполкома, затем – склад макулатуры. Ныне здесь расположен ресторан,
занявший под свои нужды часть двора.
Справа от строения 2 был проезд в другой
двор – хозяйственный, который представлял собой четырехугольное немощеное
пространство, окаймленное с двух сторон дровяными сараями. В одном из углов
этого внутреннего двора располагались металлические цилиндрические баки для сбора
бытовых отходов, которые ежедневно опорожнялись коммунальными службами. В этом
же дворе постоянно натягивались веревки для просушки свежевыстиранного белья. Здесь же было
принято выбивать пыль из зимних вещей, чистить снегом ковры и половики.
Дровяные сараи, сколоченные из обрезков
горбыля и теса, крытые листами железа и рубероидом, в летнее время
использовались и для ночлега молодых парней, которые стремились вырваться на
свежий воздух из душных каморок коммунальных квартир.
В череду сараев между передним и
хозяйственным дворами была встроена голубятня – монументальное сооружение,
состоявшее из обитых листовым железом птичника и обширного вольера, защищенного сеткой. В те годы
увлечение голубеводством было всеобщим явлением, голубятни были почти в каждом
дворе. Голубятники, гонявшие стаи этих птиц над домами, были популярными
фигурами в дворовом сообществе. Они постоянно демонстрировали свою душевную
привязанность к птицам, носили их за пазухой телогреек, мяли немытыми руками
белоснежные перышки, растягивали крылья и дули в оперение, даже брали в рот
клювики и «поили» птиц своей слюной. Чтобы поднять свою стаю в полет, любитель
голубей оглушительно свистел, и, бегая по крышам сараев, размахивал шестом с
привязанной к нему белой тряпкой.
Стая дружно летала кругами, делала
петли и кружилась над голубятней. Из стаи время от времени выпадали
«кувыркунистые» турмана и, сделав несколько курбетов почти у крыш домов, снова
присоединялись к остальным голубям в их полете.
Я до сих пор не могу понять, откуда
взялась тогда у москвичей тяга к разведению еще и этих птиц, ведь дома многие
держали в клетках чижей и канареек. Голубеводство одно время даже поощрялось
руководством города, так как, «символы мира» - белые голуби должны были
участвовать в церемонии открытия VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов летом 1957 года. К
этому времени были выращены тысячи белых голубей, но после фестиваля интерес
властей к голубям исчез и многие птицы одичали.
Голубятни были тогда в дворовом
пространстве местом общения и молодежи, и людей зрелого возраста, так как в
наши дни гаражи автолюбителей. Вокруг «голубятников» неизбежно возникала и
полукриминальная обстановка. Дело в том, что если к какой-либо стае во время её
свободного кружения над двором прибивался чужой голубок, то он переходил в
собственность владельца этой стаи. Прежнему владельцу приходилось или выкупать,
или отнимать силой своего голубя. Поэтому «голубятники» постоянно враждовали
друг с другом из-за птиц, взламывали по ночам птичники и воровали голубей,
торговали ими на Птичьем рынке. На этой почве возникали и драки между взрослыми
парнями, доходившие до поножовщины, и все это на глазах испуганной ребятни.
Но до сих пор у меня замирает сердце, когда
изредка удается увидеть полет стаи голубей элитных пород и вспомнить уже почти
забытые названия: чайки, чеграши, турмана,
монахи, почтовые, трубачи или их различия по окрасу оперения: чистые,
черночистые, чернопегие, кофейные.
С востока оба двора граничили с территорией
бывшей Шереметевской больницы при Странноприимном доме, в наше время ставшей
больницей НИИ скорой помощи имени Н.В.Склифосовского.
Перелезая по крышам сараев, мы попадали на хозяйственный двор больницы, где
располагался и морг судебно-медицинской экспертизы. В мои школьные годы
приготовление уроков часто шло под
аккомпанемент духовых оркестров, исполнявших траурные мелодии похоронного ритуала.
* * *
Некоторое разнообразие в дворовую ребячью жизнь вносили бродячие
ремесленники, заходившие во дворы и предлагавшие жильцам различные бытовые
услуги. Их появление обычно сопровождалось характерным протяжным призывным
криком. Каждый из кричавших привлекал свою клиентуру одинаковым для всех
представителей его ремесла голосовым мотивом, с особой интонацией.
Чаще всех, с протяжным возгласом: «Точить ножи, ножницы, бритвы править!» появлялись точильщики,
приносившие с собой легкие точильные станки с ножным приводом. Их полезные
услуги часто требовались не только жильцам, но и мастерам парикмахерской,
располагавшейся на первом этаже дома. Точильщикам выносили для точки кухонные,
хлебные и перочинные ножи, всевозможные ножницы, топорики, сечки для капусты,
«опасные» бритвы, иногда – режущий инструмент (лезвия рубанков, долота),
спортивные коньки. Мы, будто завороженные, с трепетом наблюдали, как из под
руки точильщика, плотно прижимавшей металлический предмет к вращающемуся
точильному камню, вырывался сноп искр. Точильщики
носили чистые клеенчатые фартуки,
держали себя степенно, с достоинством, никогда не торговались о цене своей
работы.
С громким возгласом «Вставлять стекла!» во двор приходили
стекольщики в белых фартуках, доставлявшие на плечах плоские деревянные ящики с
оконными стеклами разных размеров. Их приглашали в квартиры, где они ловкими,
экономными движениями рук вынимали треснувшие оконные стекла или осколки,
очищали пазы от старой замазки и креплений, измеряли складным метром раму.
Затем начиналось увлекательное зрелище – нарезка стекла алмазным стеклорезом,
сопровождающаяся характерным звонко-хрустящим звуком и незаметным надломом
отрезанной части. Стекло вставлялось в раму, закреплялось гвоздиками, штапиками
и замазкой. Стекольщик мог вырезать по размеру и заменить зеркальное стекло с
потускневшей амальгамой, куски стекла для окантовки фотографий.
«Лудить,
паять, кастрюли-ведра чинить!» - предлагали бродячие слесари, являвшиеся во
двор с паяльником и примусом. В те годы прохудившуюся металлическую посуду:
медные тазы и кастрюли, эмалированные изделия, ведра, ванночки и баки из
оцинкованного железа -старались не выбрасывать, а ремонтировать. Слесарь
запаивал или заменял донца посуды, мог отремонтировать и латунный самовар.
Старьевщики следа в моей памяти не
оставили, но помню, что довольно часто во дворе, у баков с бытовыми отходами
появлялись угрюмые, нищенского вида люди с котомками – тряпичники. Это бродячие
сборщики текстильного утиля крючками из проволоки ворошили в баках, отыскивая
тряпье и лоскуты, которые они собирали, видимо, для сдачи на бумажные фабрики.
Они были небрезгливы и, если находили в отходах что-нибудь съедобное, могли тут
же сжевать свою находку. У помойки постоянно обитали кормившиеся здесь же
кошки, собак во дворе не водилось. На моей памяти, только в одной семье дома
жила восточно-европейская овчарка по кличке Тимур. Собаку содержали пожилые
бездетные супруги, выгуливавшие её во дворе и аккуратно убиравшие за ней
совочком.*
На рубеже 1940-1950-х гг. ежедневно по
утрам, через черный ход, в квартиры дома приходили молочницы, вносившие в наш
быт черты сельского житья. Это были, в основном, румяные женщины из ближнего
Подмосковья, одетые в плюшевые жакеты черного цвета и повязанные
большими головными платками.
Молочницы доставляли на своих плечах гремящие, связанные попарно, жестяные
бидоны с молоком утренней дойки. У них была постоянная клиентура из жильцов,
одно время и наша семья брала у них ежедневно литр молока. Помню, что на кухне
среди соседей постоянно обсуждалось качество этого молока, то есть не было ли
молоко «снятым» или разбавленным
водой. Молочницы как-то враз исчезли, видимо, в связи с возникшими проблемами с
налогообложением скота в личном хозяйстве сельчан.
----------------
* Это были Николай Александрович Рыбников (1880-1961) –
известный психолог, профессор Института психологии, член-корреспондент АПН
РСФСР и его жена Прасковья Андреевна, жившие в коммунальной квартире № 12.ья
Андреевна, жившие в коммунальной квартиры № 12.
Изредка во дворе появлялись мастера ныне
редко встречающейся специальности: перетяжка или перебивка пружинных матрацев.
Не знаю, приходили ли они по собственной инициативе или приглашались специально
из каких-то мастерских, но их услуги всегда были востребованы. Ведь в то время
вся комнатная мягкая мебель: кроватные матрацы, софы, тахты, диваны - имела не поролоновую подстилку, а упругую
пружинную, связанную бечевкой конструкцию, которая часто изнашивалась и
разрушалась. Выпирающие из матраца пружины создавали известный дискомфорт при
пользовании этой мебелью и тогда проводилась её перетяжка.
Во двор выносили две табуретки, на которые
укладывался матрац, представлявший собой обычно деревянную раму высотой 10-15
см, в которой размещался блок из нескольких десятков связанных бечевкой пружин
рессорного типа из стальной проволоки. Мастер снимал слои верхней подбивки:
парусину, рогожу, вату, конский волос, приступая к самой сложной и зрелищно
привлекательной для нас, детей, части работы - виртуозной шнуровке пружин новой бечевкой. Каждая
пружина быстрыми, ритмичными и точными движениями пальцев перевязывалась
бечевкой в восьми местах по верхнему кольцу пружины, одновременно соединяясь с
другими пружинами и с рамой матраца в упругую ровную структуру.
По окончании перетяжки
верхней стороны матраца он переворачивался и укреплялись пружины по нижним
кольцам, путем их прихвата к поперечным доскам рамы. Затем восстанавливалась
верхняя подбивка и матрац обтягивался тиковой обивочной тканью. Такие предметы
мебели при регулярной перетяжке служили очень долго, один такой матрац до сих
пор используется по своему прямому назначению у нас на даче к удовольствию
всех, кто на нем спит.
* *
*
Наша квартира № 3 находилась в трехэтажном
флигеле № 1 усадьбы, стоявшем за главным домом и выходившем фасадом на Первую
Мещанскую улицу. Это здание, как мне удалось установить по архивным документам,
было выстроено по чертежам и планам, представленным на утверждение
городских властей в 1873
году архитектором М.Н.Чичаговым.* Заказчицей строительства выступала купеческая
жена Фелисата Лукинична Баскакова.
До 1940-х гг. вход на парадное крыльцо
дома с улицы был выделен металлическим козырьком, акцентировавшим деление
первого этажа на две части. В центре каждой части были устроены входы в
торговые помещения. Стены фасада на первом этаже были украшены рустом,
имитирующим грубо отесанный камень.
На втором и третьем этажах были
расположены по две квартиры для людей среднего достатка с анфиладами парадных
комнат вдоль уличного фасада, с жилыми помещениями и кухней окнами во двор.
Уличный фасад на уровне второго и третьего этажей имел скромный декор в духе
эклектики второй половины XIX века: карнизы, наличники с треугольными сандриками,
рельефы.
На плане домовладения 1873 года отчетливо
видно, что линии уличных фасадов в плане («красные» линии) строений№ 1 и 2 не
совпадали на 2,5 аршина. Это обстоятельство сделало необходимым устройство
плавного перехода от фасада строения № 1 к фасаду строения № 2, который отмечен
окнами на втором и третьем этажах и входом в магазин на первом этаже нашего
флигеля. Этот уступ на фасадной части делал
возможным обзор из этих окон вдоль улицы вплоть до Большой Колхозной
площади.
Здание имело парадный вход с улицы и, как и полагалось в жилых домах
дореволюционного времени, «черный» ход
для хозяйственных нужд. Парадный вход с одной высокой ступенькой
закрывался глухой одностворчатой дверью без тамбура, снабженной пружиной. Все
пространство парадной лестницы практически не имело естественного
поднимались по неудобной полувинтовой
лестнице с «забежными»
---------------------
* Центральный архив
научно-технической документации г. Москвы. Фонд Мещанской части. Д. 252/232,
л.7.
ступенями. Лестница была снабжена
кованым металлическим ограждением с укрепленным на нем планширом из
полированного дерева, служившим
освещения, а тусклый свет исходил от
немногих электрических лампочек у потолка. Каменная лестница в два марша вела
на площадку второго этажа, где располагались квартиры № 1 и 2. К нашей квартире
№ 3 на третьем этаже
для быстрого спуска на первый этаж
оседлавшим его детям. Лестничная клетка пахла сыростью, так как она не
отапливалась и зимой температура на ней почти соответствовала уличной.
Параллельно парадной лестнице в одном
блоке с ней был запроектирован «черный» ход для хозяйственных надобностей. Эта
лестница со сбитыми, истертыми деревянными ступенями имела выход на чердак дома
и во двор, к дровяным сараям. На площадке «черного» хода у нашей квартиры
имелся холодный чулан – «шкап» - для хранения провизии, солений, овощей,
запиравшийся на огромный висячий замок.
В шестикомнатную коммунальную квартиру №
3, где жили три семьи, включая нашу, с лестничной площадки парадной лестницы
вели двухстворчатые, выкрашенные коричневой краской и обитые изнутри войлоком
двойные двери, запиравшиеся изнутри на ночь на массивный кованый крюк. Двери
были снабжены электрическим звонком и увешаны плоскими металлическими ящиками с
рельефной надписью «Для писем и газет». На каждом из трех ящиков были наклеены
бумажные логотипы газетных изданий, которые доставлял по подписке семьям
жильцов почтальон. Правда, работники почты вручали непосредственно в руки
адресатам письма, извещения и дорогие иллюстрированные журналы. В эти же ящики
сотрудники домоуправления раскладывали ежемесячно «жировки» - квитанции для
внесения квартплаты.
За входной дверью начинался высокий,
узкий и тёмный коридор, в который выходили двери комнат – старинные,
филенчатые, с латунными приборами. Здесь стояли вешалки с бросовой одеждой,
висели корыта и электросчетчики, а также настенный телефон коллективного
пользования с номером Б 8-88-49, установленный стараниями моего отца в 1952
году. Стена около телефонного аппарата была испещрена номерами телефонов,
именами и невразумительными надписями.
Из
коммунальных удобств в квартире были водопровод, канализация с чуланом-уборной,
газовый ввод на кухне. По стенам просторной кухни располагались три рабочих
столика под темными клеенками, три полки для посуды, рукомойник и газовая
плита. До того, как в конце 1940-х гг. в Москву был проведен природный газ из
саратовских месторождений, на кухне топили дровяную плиту, пользовались
керосинками и примусами. На кухне хозяйки стряпали еду, кипятили и стирали
белье, мыли в ванночках маленьких детей, занимались заготовками солений.
Отопление комнат было печным, причем одна голландская печь согревала два жилых
помещения.
Все взрослое население квартиры вместе с
детьми раз в неделю отправлялось мыться в Астраханские бани, располагавшиеся в
одноименном переулке между Грохольским и Безбожным переулками. Некоторые соседи
– любители париться ездили мыться в элитные Центральные или Сандуновские
бани; наша семья их никогда не посещала.
Первый этаж дома изначально был
предназначен под торговые учреждения. В годы моего детства одно из помещений
первого этажа, слева от подъезда на улицу было занято магазином похоронных
принадлежностей. Такое грустное соседство могло быть объяснимо нахождением
вблизи от нашего места жительства морга Института имени Склифосовского с его
постоянным потоком умерших от несчастных случаев.
Каждое
утро, по дороге в школу я наблюдал завоз «товара» в магазин, а затем, после
уроков – вынос гробов и венков в катафалки. Это постоянное наблюдение
похоронной атрибутики было, по меньшей мере, травмирующим детскую психику и
часто отвращало моих одноклассников от посещения нашего дома. В середине 1950-х
гг. этот магазин, к счастью, куда-то переехал и освободившийся торговый зал
передали для расширения салона парикмахерской, издавна располагавшегося справа
от парадного входа в здание.
В этой парикмахерской мы постоянно
стриглись вне очереди, так как наша стрижка «наголо» не занимала много времени
у мастера. Такой фасон прически для мальчиков был предписан школьными
требованиями из гигиенических соображений. Видимо, у части ребят, живших в
старых домах и в бараках, не все было идеально с регулярным мытьем головы, и
стрижка «наголо» позволяла выявлять у детей наличие личинок паразитов – вшей. Таковы были реалии послевоенной жизни
москвичей, но привитие детям правил ухода за собой и выпуск разнообразных
средств личной гигиены сделали борьбу с «завшивленностью» детей ненужной. Детям
разрешили короткую стрижку с челочкой, именно таким и вижу себя на фотографиях
1950-х гг.
Помещения первого этажа строения 2,
выходившие окнами на Первую Мещанскую улицу, были отведены меховому ателье. Я
не помню, чтобы здесь принимали заказы на пошив шубно-меховых изделий из
материала ателье. Скорняки занимались, в основном, переделкой и реставрацией
старых шуб из цигейки, каракуля, куницы, белки, кролика, подбирали, выкраивали
и сшивали из кусков меха воротники для зимней одежды, шили шапки, в основном,
из материала заказчика. В сухую теплую погоду мастера-меховщики выносили во
двор деревянные щиты с растянутыми на них с помощью мелких гвоздиков кусочками
меха. Так они проводили, видимо, сушку в естественных условиях вычищенных и
окрашенных заново фрагментов меховых изделий.
Достопримечательностью двора была
старинная металлическая пожарная лестница, прикрепленная на кронштейнах на
фасадной стене строения 1. По лестнице можно было забраться на крышу или на
чердак дома через слуховое окно. Детям было категорически запрещено взбираться
по этой лестнице из-за боязни их падения
с гладких стальных прутьев-ступеней. Этой лестницей пользовались, в
основном, «голубятники», трубочисты и монтеры телеателье при установке на крыше
антенн индивидуального приема телевизионного сигнала.
В период подготовки к молодежному
фестивалю 1957 года наши дворы частично благоустроили, ввиду того, что Первая
Мещанская улица должна была стать одной из главных магистралей для проезда
гостей в день открытия праздника. Двор у
нашего флигеля был заасфальтирован, его центральную часть огородили
штакетником, устроили цветник, скамейки и детскую песочницу, посадили тополя и
декоративные кустарники. Здесь же появился стол под навесом для игр в домино и
в лото, освещенный фонарем, где мы играли и в настольный теннис.
Ныне
нашего уютного двора в прежнем виде уже не существует. Строительство в соседнем
домовладении огромного здания современного отеля привело к появлению на большей
части двора гостиничного ресторана с
кухней. Сохранился только один старый тополь из посаженных при озеленении 1957
года деревьев. Уцелела и старая пожарная лестница, проходившая вблизи окна моей
комнаты на третьем этаже старого здания.
Комментариев нет:
Отправить комментарий